Между небом и гаражами - Арсен Даллан

– Во-во, а я о чем говорю. Ты не думай, ты не один такой. Все себя жалеют. Все считают, что с ними поступили несправедливо. Как будто кому-то там, – хирург указал пальцем вверх, – вообще есть дело до справедливости.

Ильдар продолжал о своем:

– Ну а разве это справедливо? Я же хорошего, по сути, хотел…

Я же плохого особо и не делал. Столько запланировал: и на благо жить хотел, и людям помогать… Я же, в принципе, хороший человек! За что меня убили??? За «незамерзайку»! У меня в планах, может, было даже народ за собой повести, от войн спасти! Примирение с собой подарить – ты, конечно об этом не знаешь, – Ильдар обратился ко мне, – но это все было в планах. Понимаешь, Арсен, я же не на войну ехал, я просто торопился домой. Я не маньяк, не насильник, я даже не вор! Почему такое строгое наказание? Несоизмеримое…

Я не понимаю! Так обидно. До слез.

Ильдар замолк. Видно было, что он действительно переживает: лицо его замерло, глаза потухли. Вопрос, который он задавал себе, будучи в коме, все еще оставался без ответа. За что его наказали?

– Я подумал тогда, – продолжил он, – вот бы искупить свою вину! Если где-то был неправ, заплатить в сто крат. За один свой удар получить тысячу в ответ, но продолжить жить! Но со мной не торговались. Все сделали без моего ведома и без обсуждений со мной. Я умер…

– Да уж, мы о себе гораздо более высокого мнения, чем они о нас, – хирург сказал это сочувствующим тоном, но вышло как-то не очень. Он это понял и попытался перевести тему:

– Мне один пациент тоже рассказывал, что такое смерть. Знаете, что он говорил?

Ильдар вопросительно поднял брови, но хирургу этого было недостаточно, он посмотрел на меня в ожидании согласия на рассказ.

– Так что же?

Ну и тип – мы с Ильдаром переглянулись. Но хирург не заметил, он уже был увлечен собственным повествованием:

– «Знаете, Евгений Геннадиевич…» – это я, – пояснил доктор, – «…я понял, что смерть – это лишение смысла. Когда что-то в жизни лишается смысла – это сразу умирает. А тогда, в коме, когда я понял, что умер, у меня обессмыслилось все. Потому что я был смыслом и оправданием всех своих дел. Без меня дела мои и жизнь не имеют смысла! Умер я – ушел смысл, умерла жизнь», – хирург тонким голоском изображал речь больного, при этом театрально закатывая глаза и прижав руки к груди. – У тебя так же?

Ильдар кивнул:

– У меня вот, например, было столько идей, столько наработок! Ведь никто об этом и не узнает, пока не реализуешь планы. Но я умер. Не реализовал, и, значит, большая часть айсберга так и осталась под водой. Я – мертвец, и никто не узнает, что было в моей голове, в сердце…

Как будто и не было этого никогда… Хотя для меня все это было более реальным и натуральным, чем все то, что я сделал на самом деле. Блин, как же жалко! И не себя, а планов своих, идей!.. Вот бы кому-то другому поручить доделать! Вот если б было кому передать, чтоб доделал, додумал, дожил… Тогда не так обидно умирать. Совсем не обидно. Тогда вроде как и не умираешь вовсе…

Тут мне снова пришлось спешно прятаться в туалете, потому что в коридоре послышались знакомые шаги нашего командира. Дверь отворилась, и раздался приказ: «Процедуры!» Потом чуть помягче: «Будем уколы делать».

Я отсиживался в туалете, но слышал, как хирург говорил Ильдару:

– Ну, конечно, если бы кто-то продолжал делать то, что ты делал при жизни, то тогда вроде и не умираешь окончательно. Сам, конечно, умираешь, но все равно не так обидно, наверное. Потому что ты должен быть спокоен, так как знаешь, что не зря все это, не просто все исчезло и обнулилось. Нет, что-то твое продолжается, развивается и будет без тебя жить и расти дальше. А умер так умер: что ж, со всеми бывает рано или поздно… Но когда ты умираешь и некому дело твое продолжить, мысли твои додумать, слова твои досказать, то тогда, наверное, очень обидно.

– Да, – задумчиво продолжил Ильдар, – все это остается в твоей мертвой голове, и никто оттуда уже не вытащит. Знаете, – Ильдар говорил сквозь зубы, видимо, в этот момент именно ему делали укол, —

я представлял себя айсбергом, большим, потому что я сам вижу ту часть, что под водой. Но когда умираешь, то понимаешь, что все, спрятанное под водой, там же и осталось. И на самом деле ты – всего лишь жалкий комочек льда…

– Эй, полегче! – раздалось из палаты, это был хирург. – Ты, мать, хоть для приличия в вену меться, а то тычешь с размаху куда ни попадя. Я ж не подушка для иголок. И откуда вас только берут таких…

– А ты не бухти, ишь чего… не нравится – сам себе уколы делай.

– Ой, и пожалуйста – напугала!

Еще некоторое время я слушал перепалки бывшего хирурга и медсестры, но потом она ушла, и я смог выбраться из заточения.

Я молча посмотрел на Ильдара. Теперь он казался мне святым. Человек, который прошел через такое, пережил смерть, не мог остаться прежним.

Он действительно стал на жизнь старше, везунчик.

– Ты представляешь, как тебе повезло?

– Повезло… Ты серьёзно? У меня сломаны обе ноги, сильнейшее сотрясение, раздроблены четыре ребра. И ты считаешь это везением?

– Ну, мне, конечно, жаль, что ты пострадал, но ведь ты заглянул за границу дозволенного! Ты прочувствовал то, что людям не дано знать! Ты встал на следующую ступень развития!

– Мне кажется, ты очень преувеличиваешь, – улыбнулся Ильдар.

– В хлам преувеличиваешь, – басил бывший хирург. – Ничему твой дружок не научился. Пройдет месяц-два, все встанет на места свои. Будет жить, как жил раньше.

В этот момент откуда ни возьмись в дверях появилась та самая медсестра с выражением лица «какого дьявола тут происходит?»:

– Та-а-а-ак, – до неприличия долго растягивала мадам, – понятно. Нарушаем. Я сейчас охрану позову. Они вмиг уму-разуму научат.

– Да вы что, не надо охрану, я уже ухожу, только минуточку, пару слов скажу другу и пойду…

– Никаких пару слов, живо вон из палаты! – женщина упивалась своим положением, а я решил подыграть:

– Ну, пожа-луй-ста… – растягивал слоги, как школьник, – еще три минуточки…

Я начал собираться, но нарочито медленно. И, дождавшись, пока медсестра выйдет ожидать меня в коридоре, спросил друга напоследок:

– Ну, Ильдар, скажи: реально что в тебе изменилось после комы? Понял, как жить-то теперь?

– Да, понял, Арсен. То, что пишут в каждой вшивой книжке для домохозяек! – он недобро ухмыльнулся.

На соседней койке хирург заржал в голос. Из коридора донеслось: «Тише там!»

– Ну и что же? – в нетерпении полушепотом спорил я.

– Во-первых, надо помнить каждый день, что на замахе может парализовать, и не жить впрок. Во-вторых, не тратить время на то, что с твоим уходом потеряет смысл. И самое главное, – при этих словах голос Ильдара стих, он зашелся в сильном кашле, глаза его закатились, и тело начало трястись. Хирург приподнялся на локтях, чтобы получше рассмотреть, что происходит, и перевел глаза на меня, будто спрашивал: «Позвать медсестру?»

Но Ильдар жестом попросил меня подойти поближе и, вцепившись в лацкан моего пиджака, еле слышно прошептал:

– …И самое главное, Арсен, запомни… – кашлянул мне в лицо, но я терпел, не смея отойти. – Запомни… не забудь… поменять… «незамерзайку»! – после этих слов пострадавший залил палату громким хохотом.

В эту же секунду в палату ворвалась медсестра и схватила меня за локоть:

– Все! Быстро на выход!

Я с облегчением вытер лицо рукавом свободной руки:

– Ну ты, черт, давай поправляйся: скоро лето, съездим вместе на море. Давно же хотели! Теперь не будем откладывать…

– Хорошо! – улыбнулся Ильдар. Таким я его и запомнил: улыбающимся, ироничным, просветленным…

Через день в больничном коридоре я столкнусь с его мамой. И все пойму без слов.

Черный дьявол

– Смотри, смотри, что это?! – два пацана на велосипедах задрали головы вверх, указывая руками на мост. Это был огромный акведук, расположенный между горами.

Впечатляющее строение. Длиной около километра, он соединял части трассы, ведущей на юг страны.

Массивные металлические колонны, тросы толщиной с человеческую руку и бетон – все казалось небывало прочным и непоколебимым.

Однако сейчас это инженерное сооружение ходило ходуном, расшатывалось из стороны в сторону, стонало, словно гигантское доисторическое животное.

– Это землетрясение! – воскликнул парнишка, что был сантиметра на два выше другого ростом и поэтому считался главным.

– У нас не бывает землетрясений, это самое старое тектоническое плато на планете, – возразил тот, что был пониже.

– Много ты понимаешь, салага! – с серьезным видом заявил первый (два сантиметра делали свое дело).

По обоим концам моста крошилась земля. Скалы дробились. Мост начал рушиться.

– Едем скорее, надо сообщить спасателям!